Несколько месяцев спустя после моего возвращения в Израиль мне сказали, что Нора намеревалась снова прийти работать со мной. Я был рад услышать вести о ней по нескольким причинам. Было очевидно, что она чувствовала себя достаточно здоровой, чтобы учиться писать, и я считал, что прогресс сейчас пойдет быстрее, потому что я обдумывал способы продолжения работы с ней, если она вернется.
Как-то утром Нора пришла, выглядела она дружелюбно и спокойно. Она сказала нам, что пришла сама и могла повсюду читать знаки. Я не спрашивал ее, пыталась ли она писать, а попросил как обычно снять ее туфли и лечь на стол. Я осмотрел ее тело от пальцев ног до макушки. Она вытянулась, расслабилась и после ушла в хорошем настроении.
На следующий день, когда она вновь лежала на столе, я начал двигать кончик своего указательного пальца в направлении от ее головы к ногам. Стоит добавить здесь, что я работаю со своими учениками в таком виде, как они приходят с улицы. Они никогда не снимают ничего кроме пальто, очков и обуви. Я выполнял очень маленькие движения, каждое касание моего пальца было длиной лишь несколько сантиметров. Я покрывал такими штрихами ее лицо, лоб, щеки, грудную клетку, живот, ноги, ступни, руки и кисти. Затем ее затылок, заднюю часть шеи и все остальное тело. Я повторял это в течение трех сессий. Она молчала, молчал и я, но мне приходилось бороться с непреодолимым желанием спросить, что по ее мнению я делал. Я удивился тому, что она, очевидно, не нашла в моих действиях ничего странного. Так или иначе она была очень тихой и позволяла мне продолжать проводить такие линии. Я начинал чувствовать все это очень глупым. В конце концов она спросила: «Это линия?», ссылаясь на последнее мое движение. «Да, это линия сверху вниз — von oben nach unten». Я продолжал проводить маленькие штрихи, говоря каждый раз: «Это линия сверху вниз».
После нескольких дюжин таких линий я начал говорить при каждом движении: «Это также 1[единица]» и затем снова, после серии штрихов: «Возможно это напечатанная буква l». Позже, добавив точку к штриху, я предложил: «Это может быть i». Я понял, что люди могут иметь сенсорный опыт и не осознавать его. Сенсорная стимуляция в действительности еще не опыт, а просто сенсорное раздражение. В нем нет смысла до того, как возникнет внутренний запрос к тому, что человек чувствует. До тех пор, пока человек не начнет искать значение, его нет в самой стимуляции и в ощущении стимуляции.
Я попытался найти еще примеры подобного свойства. Все ли мы так действуем или только Нора из-за ее повреждений? Я внезапно вспомнил, что у меня была пара туфель, которые казались удобными поначалу и тем не менее вызывали дискомфорт в мизинце к концу дня. Я снял туфлю и был удивлен, увидев, что палец был стерт до крови — волдырь от постоянного трения лопнул. Только когда натирание стало идти по голой плоти, я почувствовал боль. Если я мог быть стимулирован столь долго не задавая никаких вопросов, тогда почему Нора должна была вести себя по-другому, если мои штрихи были безусловно менее неприятными, чем давление на мои пальцы? Раздражение ниже болевого порога не является значимым без осознавания, осознавание придает ему значение. Или, возможно, распознавание значения и есть осознавание.
А как насчет полостей в зубах? Когда вы начинаете понимать, что что-то не в порядке с вашими зубами? Когда вы чувствуете боль? Происходит ли это когда ваш язык случайно обнаруживает отверстие там, где была гладкая поверхность? Но разрушительный процесс мог продолжаться несколько месяцев до того, как вы узнали о нем. Так что вы тоже можете быть стимулированы не задавая при этом вопросов. Сколько времени проходит до того, как человек узнает, что у него образовался камень в желчном пузыре или в почках? Проходят годы ненормальной стимуляции и в это время ничто не заставляет нас осознать ее, если конечно воздействие не слишком внезапное, грубое или болезненное. Именно так оставались незаметными для Норы и мои движения.
У меня вызывает смирение то, что я изобрел метод и обнаружил в продукте своего собственного разума нечто, что я в него не вкладывал. Или может быть я вложил, но не знал, что я делал. Является ли осознавание знанием? Определенный род знания безусловно является; такое знание, о котором и идет речь.
После того, как я закончил с движениями сверху вниз, я изменил направление на обратное, сопровождая каждый штрих, а позже каждые несколько штрихов, объяснением: «Это линия снизу вверх». Когда Нора наконец спросила: «Почему снизу вверх?», я ответил, что только если человек наблюдает за движениями, он может сказать, в каком направлении оно было выполнено. Если бы я обмакнул свой палец в краску перед тем, как проводить линии, по следу было бы трудно определить направление движения. Штрих вниз или вверх все равно выглядит как линия, как цифра 1 или буква l либо как буква i, если добавить точку. Главным образом только во время выполнения движения заметно его направление. По оставленному изображению же прежде всего видна форма.
Нора посчитала это очень забавным и засмеялась. Я взял ее руку и сделал короткие штрихи ею, а не своим пальцем. Затем я взял ее указательный палец и использовал его, чтобы выполнить движения по ее телу, лицу и другим областям, которые мог достать. Позже я использовал ее указательный палец для рисования штрихов на кушетке. Я полагал, что смогу воссоздать зону письма в коре быстрее, чем это происходит обычно у детей. Но я уже убедился в том, что предпринимаемые при этом шаги не должны быть менее последовательными, что их порядок не может быть изменен, что ни один из них не должен быть пропущен, иначе времени на обучение уйдет еще больше, чем у ребенка. Как гласит еврейская поговорка: «Учить молодого — как писать на бумаге; учить старого — как писать на промокашке».
Рисование штрихов подошло к концу; другими словами, это стало для Норы скучным занятием, она прекратила быть пассивной и индиффирентной. Она стала вести себя как бы вы вели, подвергнутые подобной пытке. До тех пор пока моя процедура была простой стимуляцией и не влияла на ее осознавание, она могла ее принимать. Теперь, имея смысл, эти действия стали скучными при бесцельном повторении.
Я начал делать два связанных штриха, похожие на букву «n» и три — как букву «m» до тех пор, пока Нора не стала их различать. Прошло несколько сессий пока она не поняла, что я делал комбинации из двух и трех штрихов. Но мы достигли стадии скуки и нетерпения примерно за половину того времени, которое ушло на освоение простых штрихов. Как и ранее, я двигал ее руку по ее телу для того, чтобы выполнить то же движение, что выполнял перед этим своей рукой, и затем я заканчивал, направляя ее указательный палец для рисования букв «n» и «m».
Вероятно будет излишним указывать на то, что градации движений состояли сначала из движения крупных частей рук, которые обезьяны могут двигать быстрее и сильнее, чем можем мы; затем выполнялись специфические человеческие манипуляции, задействующие тонкие мышцы пальцев и предплечья, после этого ощущения движений тела переносились на прикосновения и перемещение внешнего объекта. Было бы слишком большим шагом делать переход от стимуляции тела к намеренному движению на поверхности окружающей среды. Просто подумайте, как простые ощущения движений становятся осмысленными, когда человек может вербализовать осознавание ощущений движения.
На нескольких следующих сессиях я снова использовал свой указательный палец для маленьких круговых движений. Прикасаясь к Норе и двигая свой палец по часовой стрелке, я покрывал ее тело круговыми движениями и до тех пор, пока она казалась равнодушной, принимая процедуру без вопросов, я продолжал. После нескольких сессий она сказала с полувопросительной интонацией: «Это круг?» — «Да, это круг, как часы, и движение по часовой стрелке, как у стрелок часов».
После повторения этого бесчисленное количество раз я изменил слова на «Это также ‘O’, и буква ‘O’ еще и ноль». Затем я взял ее правую руку, побуждая ее делать такие же круговые движения по часовой стрелке, затем используя ее указательный палец и, наконец, направляя ее указательный палец для рисования фигур на кушетке, а не на ее собственном теле.
Затем я изменил направление своих движений на «против часовой стрелки». На этот раз мои комментарии были: «Это все еще круг. Один по часовой стрелке, два по часовой стрелке, а теперь один против часовой стрелки и два против часовой стрелки. Это буква ‘O’ по часовой стрелке и снова ‘О’ по часовой стрелке, а теперь та же буква ‘O’ против часовой стрелки» и так далее. Я не знаю сколько десятков или сотен повторений было необходимо на каждой стадии.
В конце концов я использовал движения, напоминающие букву «u» и затем попеременно «n», «w», «m» и многие другие. Все они были направлена на то, чтобы воссоздать осознавание направления и паттернов. Я использовал повторения, контраст, смену порядка, обратный порядок и так далее, чтобы облегчить процесс. Все полные изменения, которые мы используем на письме, постепенно добавлялись, отрабатывались с постоянными вариациями до тех пор, пока не происходило различение. Различение либо происходит, либо нет; никто не может заставить вас различить. В каждом случае, как было отмечено, происходила дифференциация.
Дифференциация — это различение по собственной инициативе, и она является доказательством успешности процесса обучения. Обратите внимание на слова, которые я использую. Важным является следовать стадиям действия вместо того, чтобы мыслить абстрактными словами. Действия Норы были пассивными до тех пор, пока в ней не появилось нечто, что затем проявилось тем или иным образом. Затем пассивность постепенно сменилась действием, как ночь сменяется днем с более длинными или короткими сумерками.
Обучение — это превращение темноты, которая есть отсутствие света, в свет. Обучение — это создание. Это создание чего-то из ничего. Обучение развивается до тех пор, пока не озаряет вас.
По истечении трех месяцев Нора могла держать ручку в надлежащем для письма положении, и с помощью моей руки, напоминающей ее указательному пальцу о движениях на столе в виде линий, направленных вверх и вниз, в виде буквы i и цифры 1, она смогла воспроизвести их более-менее разборчиво. Посвящая занятиям достаточно времени, не делая выводов после каждого успеха, мы неторопливо продолжили с «n», «m», «u», «M», «w» и т.д. до тех пор пока не исчезло изменение в возбуждении в ситуациях, когда я направлял ее указательный палец на столе или она писала своей ручкой. Однажды она написала «Нора» около пятидесяти раз за день.
Между тем временем и моментом, когда она смогла выводить свое имя достаточно хорошо, чтобы выписать чек, не случилось ничего необычного. Терпение, не преднамеренное, но просто использование всего доступного для обучения времени, и постепенная трансформация отношений учителя и ученика в дружественные равные отношения, были достаточны для того, чтобы подготовить почву.
Год спустя я встретил Нору, прогуливающуюся по Банхофштрассе в Цюрихе возле железнодорожного вокзала. Она прибыла из маленького городка после полуторачасового путешествия на поезде. Нора сказала мне, что ездит туда каждую пятницу, чтобы сделать покупки там, где выбор более широк и элегантен, а также чтобы повидать близких. Наша встреча была встречей двух друзей, случайно столкнувшихся друг с другом. Приятный сюрприз и никто не задает никаких вопросов. Привычное прощание «Рада была вас увидеть!» завершило наше обычное и вместе с тем необычное приключение.